Глава 1. ПРАВОСЛАВНЫЙ ТРАДИЦИОНАЛИЗМ НА ЗАВТРА
3. Социальный потенциал православия
Один из ключевых антицерковных мифов, пропагандируемых в
современной России, — это миф о “протестантской этике” как о некоем
чудодейственном средстве, с помощью которого современный Запад создал свою
индустриальную экономику и процветание. В начале 90-х годов некоторые экономисты
писали даже о необходимости “насадить” в России “протестантскую этику”.
Православию в этих воззрениях приписывается “негативная” хозяйственная этика,
связанная с тезисом, что “духовное выше материального”, с тенденцией к
опрощению, пренебрежению богатством… Отсюда делается вывод, что православие
программирует хозяйственную и экономическую отсталость России и является
тормозом на пути развития страны.
Разглагольствования о хозяйственном нигилизме православия, о
его гипертрофированной созерцательности, подобной созерцательности наших
“столпников” или лесных индийских йогов, являются совершенно ложными.
Православие было не тормозом, а локомотивом экономического и культурного
развития нации.
Однако разглагольствования о хозяйственном нигилизме
православия, о его гипертрофированной созерцательности, подобной
созерцательности наших “столпников” или лесных индийских йогов, являются
совершенно ложными. Православие было не тормозом, а локомотивом
экономического и культурного развития, и именно Церковь всегда развивала
наиболее передовые для своего времени общественные формы. Подлинное отставание
России началось с момента, когда хозяйственные и религиозные мотивации к
деятельности были разведены и связь между ними прервана. Напротив,
православные группы, которые сохранили единство мотивации, например, русские
старообрядцы, достигли больших успехов в экономической деятельности.
Если Римское католичество запрещало банковские проценты
(поскольку видело в них “плату за время”, которое может принадлежать только
Богу), то православие было в этом отношении мягче, оно не запрещало проценты на
оборотный капитал, хотя, конечно, и не делало их основой предпринимательства.
Пример: на кредите была построена русская колонизация Севера, во всяком случае,
новгородская. Среди русских всегда был слой капиталистов, людей ортодоксальных,
соблюдающих церковные заповеди, активно занимающихся благотворительностью.
Петр I пытался заручиться поддержкой традиционного купечества, заинтересовать
его через сертификацию разных видов международной коммерции.
Это был мир серьезный, совсем непохожий на нынешний деловой
мир. Седовласый председательствующий на Нижегородской ярмарке обращался к залу
следующим образом: “Господа капиталисты!” Система ценностей была очень строгой,
в купеческое собрание могли и не пустить “скоробогача”, если его состояние имело
сомнительное происхождение, в купеческую гильдию нужно было попасть, пройдя
жесткий отбор на честность и честь. Все дельцы были разделены на несколько
категорий: делец первого плана – промышленник, второго плана – купец, уже на
третьем месте – процентщик (банкир). В силу непрестижности банковского дела
традиционное купечество занималось им неохотно, поэтому в банках, когда они
начали расти по всей России, владельцами оказались в основном иноплеменники.
Незадолго перед революцией крупные русские дельцы начали потихоньку прибирать к
рукам банки (промышленные дома стали основывать филиальные кредитные
учреждения), однако, что называется, спохватились поздно и развить русское
банковское дело не успели.
Мобилизующая сила Православия исключительно велика, для
подтверждения можно указать на колоссальный процесс “священной индустриализации”
Северо-Восточной Руси в XIV–XVI веках, в ходе которого монастырская колонизация
обеспечила хозяйственное освоение огромного Русского Севера. Отпочковываясь один
от другого, возникали на этом пространстве общежительные монастыри, образцом для
которых служила лавра, основанная преп. Сергием Радонежским, то есть фактически
товарищества по совместному спасению. Эти монастыри привлекали к себе и
мирян, создавая благоприятное и в духовном, и в материальном смысле пространство
обитания. Русское общество осуществляло масштабные инвестиции в эту колонизацию.
Лишь религиозно-идеологический кризис России в XVII–XVIII вв., приведший к смене
цивилизационной модели, приостановил процесс “священной индустриализации”,
побудил государство к изъятию материальных средств Церкви и усилению ее
зависимости от бюрократической системы.
Критики православной хозяйственной этики, мало что понимающие
в православии, не хотели заметить огромный потенциал жизнестойкости, скрытый в
традиционной русской духовной культуре. Между тем даже по размаху строительства
государства, по масштабу и темпам освоения земель можно было бы судить о
свойствах русских традиционных моделей поведения и самоорганизации.
Православная традиция – вопреки расхожему интеллигентскому мнению – постоянно
давала примеры и социально-экономической, и политической, и культурной
модернизации – без нарушения догматической стороны своего вероучения. Последнее
обстоятельство особенно важно, поскольку западное христианство смогло выйти на
ступень буржуазного развития лишь через радикальный разрыв с догматической и
схоластической традицией.
Православие предполагает спасение не как одностороннее и
исключающее свободу воли “избрание” человека Богом, а как добровольное личное
достижение человека, принимаемое и поддерживаемое Богом, а значит, и более
высокий потенциал мотивации труда и деловой активности. Другое дело, что этот
труд оформляется по-разному, в том числе и как аскетический подвиг, и как
государственная служба. В силу специфики России и тех задач, которые ставила
история перед русскими, у нас никогда не был по-настоящему востребован
предприниматель западного типа. Исключение составляют лишь несколько эпох, когда
государство стремилось принудительно европеизировать русскую экономику. Эти
попытки всегда проваливались и заканчивались скатыванием к традиционным, более
естественным и более эффективным в российских условиях формам и способам
хозяйствования.
Точно так же никогда не была востребована русским хозяйством
и модель “чистого капитализма” (представляющего, впрочем, историческую фикцию),
перенесенные с Запада модели у нас не работали, а, чтобы заработать, должны были
существенно перестраиваться на русский лад, становиться, в сущности, другими
моделями. Более того, русский экономический космос знал и парадоксальные формы
рыночного хозяйствования, сочетание коммунистических и индивидуалистических
предприятий (монастырь с принадлежащими ему крестьянами), сложные и
разнообразные формы кооперации (артели, сезонные подряды, общины вольных
крестьян), государственно-капиталистические союзы (русские заводчики,
заготовщики пушнины, золотодобытчики).
В православной экономике богатство необходимо не для
демонстрации личной успешности и “спасенности”, а для обеспечения продвижения к
спасению и усовершенствованию духовной жизни общества в целом или его частей.
Православная этика хозяйствования значительно больше способствует развитию
социального государства, чем даже этика коммунистическая, поскольку последняя
предполагает сковывание естественных сил излишне детальным планированием,
тотальную регламентацию, в то время как православная этика способствует
спонтанному структурированию национальной энергии на стратегических
направлениях. Ввиду огромных неосвоенных территорий и большого выбора в том,
какие богатства осваивать в первую очередь, у нас никогда не обращали
пристального внимания на мелочное благоустройство быта и инфраструктуры, не
хватало сил на создание качественных коммуникаций, мощение деревенских улиц,
стрижку газонов и т.п. Всегда присутствовал в социально-экономической жизни
некоторый размах и оттого некоторая беспорядочность – однако это не
свидетельствует ни о дурном характере нации, ни о порочной хозяйственной и
социальной этике.
В столкновении с современной западной цивилизацией, стоящей
уже не на протестантской, а на выродившейся атеистически-секулярной основе,
русское православие имеет неоспоримые преимущества. Назовем некоторые из
них.
— Идея спасения не как манифестации “избранности” через
мирской успех, а как мотив личного “делания”, связанного с аскетическим
овладением собственным поведением, более соответствует задаче преодоления
материального и духовного кризиса, поразившего современную Россию.
— Православие обладает не менее эффективной, чем
протестантизм, индустриальной культурой, предусматривающей сложную и
многоуровневую кооперацию в деле материального или духовного производства. При
этом кооперация является не индивидуально, а социально ориентированной, то есть
предполагает необходимость работы, имеющей своей целью общее благо.
— В отличие от чисто индустриальной культуры западного
протестантизма, православие обладает культурой, дающей преимущества на
постиндустриальном этапе, связанном уже не с техникой материального
производства, а с использованием старых и созданием новых культурных смыслов и
символов, с овладением человеческим поведением. Индустриальный этап предполагал
производство “прибавочной стоимости” в денежном выражении, в то время как
постиндустриализм предусматривает приращение идей и смыслов.
– Другим аспектом православной этики, подтверждающим ее
приспособленность к задачам постиндустриального цикла, является установка
не на индивидуальное “сверхпотребление”, свойственное современному западному
миру, а на достаток, обеспечение достойной жизни, ликвидацию социально значимых
и духовно опасных провалов в экономической и культурной инфраструктуре.
Последнее, особенно важное обстоятельство – повышенная управляемость, не
хаотичность, а упорядоченность финансовых и творческих, производственных
потоков.
Если проецировать основы православной этики на хозяйственную и социальную
жизнь, то можно сказать, что ее внедрение (точнее — восстановление) приведет в
России к формированию надындустриального социального капитализма. Его
“надындустриальность” будет связана с тем, что разум нового предпринимателя
будет направлен не столько на материальное, сколько на духовное, когнитивное
производство, являющееся доминирующей производственной сферой новой эпохи.
Соответственно, наиболее важными сферами социальных инвестиций в нашей
надындустриальной модели, управляемой в основном с помощью принципов
православной этики, станут: духовное воспитание, всестороннее научное,
техническое и гуманитарное образование, инновации и изобретения, творческая
самореализация, личностный рост граждан и работников хозяйства.
Надындустриальный цикл способен вернуть предпринимательскому слою в России
благородный смысл: он будет заинтересован уже не в культивировании homo
economicus’ов, посреднических агентов, конкурирующих в этом качестве на
мировом рынке и стремящихся превзойти тамошних коллег в “сверхпотреблении”, а в
воспитании максимально продвинутых, разумных, умелых кадров, русских
домостроителей, настроенных на гибкий переход к наиболее востребованным
проектам и на модель достатка как достойного качества жизни, не богатой, но
зажиточной и уравновешенной в эмоциональном и духовном плане. Русским нужна
такая власть, которая поощряла бы их в этом направлении. Такая же власть нужна
сегодня и Православной Церкви.
ОГЛАВЛЕНИЕ ДАЛЬШЕ
