Глава 1. ДУХОВНАЯ СУВЕРЕННОСТЬ И СОЦИАЛЬНАЯ ПРАВДА
5. Народники (идеология социальной правды)
В идейном направлении “социальной правды” будут сочетаться
духовный пафос русской традиционной этики и пафос русского “народничества”,
широкого общественного движения XIX века. “Социальная правда” будет раскрываться
не как абстрактная ценность, но как своего рода национальная традиция.
Большевики в свое время использовали пафос русского “народничества”, одухотворяя
им свою культурную политику, формируя с его помощью цивилизационный стиль
советской империи. Это крыло нашей будущей соборной политической системы видело
бы свою задачу в том, чтобы привести в гармонию сословия и корпорации внутри
России. Понятно, что путь к такой гармонии лежит через достаточно жесткое
изменение внутрироссийского социально-политического климата, в том числе через
ограничение зарвавшихся корпораций. Обуздание тех, кто в Смутное время преуспел
в своем несправедливом обращении с общенациональным богатством, является для
идеологии “социальной правды” не самоцелью, но именно средством достижения
прочной классовой и сверхнациональной гармонии в России. (В этом “народничестве”
заключено иное содержание, чем в западных социал-демократах или лейбористах, а
также в отечественных идеологах “экспроприации” – это не “левое” направление,
впрочем, как и не “правое”, оно относится к иному измерению политики, иному
пути.)
Не-левая идеологическая направленность идеала “социальной
правды” проявляется в том, что в самой мысли о политической справедливости
изначально заложено неравенство между тем, кто имеет законное право, и тем, кто
такого права не имеет, тем, кому “положено”, и тем, кому “не положено”.
Справедлив не тот суд, который предоставляет равные возможности насильнику и его
жертве, а тот, который воздает наказание виновному и защищает правого.
Справедливо не то общество, которое каждому выдает “побольше”, а то, которое
воздает каждому по заслугам. Проблема справедливости в современной России
не в том, что люди хотят “широких и равных возможностей”, а в том, что они хотят
получить свое, реализовать права на то, что должно им принадлежать, в том числе
и духовные блага (например, право на образование или принципы чести и
достоинства; последние должны быть не только терминами “судебной практики”, но
терминами всей государственной, административной практики, повседневными
установками для чиновников и политиков).
В самой мысли о политической справедливости изначально
заложено неравенство. Справедлив не тот суд, который предоставляет равные
возможности насильнику и его жертве, а тот, который воздает наказание виновному
и защищает правого. Справедливо не то общество, которое каждому выдает
“побольше”, а то, которое воздает каждому по заслугам.
Если бизнес по своей природе стремится к частной
экономической эффективности – к концентрации благ у наиболее успешных субъектов
экономики, лучше всего приспособленных к сложившимся условиям, то нация в целом
стремится к социальной справедливости, то есть к такому распределению благ,
которое соответствовало бы представлениям об “общественном благе”. Государство
обязано обеспечивать гармонизацию краткосрочных интересов ради долгосрочного
успеха всего общества и неизменного следования интересам нации как таковой со
стороны всех экономических и общественных институтов. “Социальная правда” должна
быть истолкована не в классическом социал-демократическом духе, как реализация
все новых и новых прав трудящихся, бесконечное их наступление на государство и
капитал, но как “социальная ответственность”. Ответственность должна быть
усвоена всеми полюсами общества и должна быть пропорционально распределена между
всеми его слоями. Какой-то минимум ответственности должны нести даже
маргинальные сословия, если они хотят жить именно в России. А тем, кто не готов
нести созидательной гражданской ответственности, место в тюрьме или за пределами
России. Ответственность должна возрастать пропорционально правам и
объективным возможностям граждан – чем сильнее, могущественнее, богаче человек,
тем больше он должен нести и ответственности в деле общегосударственного и
общественного преумножения блага нации. Именно социальная ответственность
соединяет отдельных людей в нацию, отдельные фирмы – в бизнес, чиновников и
народное представительство – в государственную власть, а всех вместе – в Россию.
Если обратиться к институциональным воплощениям этого
идеологического направления, то, пожалуй, наиболее полную и продуктивную систему
подобной властной правозащиты удалось создать Римской республике в V веке, после
примирения патрициев и плебеев и восстановления единства римской общины.
Институт народных трибунов специально был создан с целью защитить
плебеев от незаконных посягательств других магистратов. Tribunica potestas
(власть трибуна) включала в себя право отмены всякого распоряжения любого
магистрата, которое наносило ущерб кому-либо из римских граждан, право вето на
любое предложение, вносимое в сенат или народное собрание, которое трибун считал
идущим во вред народу. Всякое сопротивление трибуну, использующему свое законное
право, считалось заслуживающим смертной казни. Право ходатайства за
обиженного гражданина и любой возможной помощи ему было, собственно, даже не
“правом” трибуна, но его священной обязанностью, для успешного
выполнения которой предоставлялись и другие права. Для того чтобы гражданин ни
минуты не оставался без защиты, трибун обязан был никогда не покидать Рима, а
его двери всегда должны были быть открыты...
Очевидно, что власть, подобная власти трибуна, наиболее
эффективна в целях реальной защиты гражданских прав – она способна вторгнуться в
случае нарушения в действия любой инстанции и остановить любую процедуру,
наносящую ущерб гражданину. При этом на власть трибуна в Риме с самого начала
накладывались логичные ограничения. Во-первых, она могла быть парализована в
случае злоупотребления – властью другого трибуна. Во-вторых, она не
распространялась на imperium, то есть на военную власть консулов, и, таким
образом, трибун даже в случае намеренного злоупотребления властью не мог
повредить военной безопасности государства. (В данном случае мы наблюдаем
разумную пропорциональность государственных начал в Древнем Риме: каждое из
начал имеет свою зону автономной ответственности.)
Для современной России обращение к римским принципам правозащиты, да и вообще
к римскому государственному опыту, было бы настоящим переворотом, причем
переворотом исключительно продуктивным и в то же время традиционным, обращающим
нас – граждан Третьего Рима – к римским истокам русской имперской
государственности, к римскому опыту устроения власти. Последовательное
применение принципа народного суверенитета на практике означало бы прежде всего
восстановление суверенитета России над самой собой – то есть решение проблемы,
которая имеет не только внешнеполитическое, но и внутреннее измерение.
Впрочем, понятно, что нынешняя идеология “правозащиты” куда больше устраивает
коррумпированную бюрократическую систему. Ведь эта идеология даже признает за
чиновником своеобразное “право на произвол”, поскольку он – не более чем одна из
ипостасей тотально порочного государства. И правозащитная деятельность в ее
современном исполнении для бюрократической системы не опасна – ведь никакого
властного вето за ней не стоит. Поэтому современные правозащитники так далеки от
древнего идеала “народного трибуна” и так далеки от подлинной нелицемерной
демократии.
ОГЛАВЛЕНИЕ ДАЛЬШЕ